Б.А. Платонов "Моим детям и внукам"

Вместо автобиографии

К весне 1921 года военная обстановка существенно изменилась. Был разгромлен в Крыму Врангель, кончилась война с Польшей, и эти два последних фронта были ликвидированы. Правда, на востоке действовали весьма крупные силы атаманов Семенова, Улугая, остатки колчаковцев, а на Тамбовщине уже тлело кулацкое восстание Антонова, вскоре заполыхавшее в большом районе центра России. Тревожно было и в морской крепости на Балтике – в Кронштадте, где вскоре вспыхнуло восстание моряков, организованное эсерами.

И все же самое страшное для молодой Республики Советов было позади. Видимо поэтому Реввоенсовет Республики весной этого года принял решение о демобилизации из армии всех добровольцев, возраст которых был меньше призывного. Об этом приказе нам стало известно в то время, когда отряд находился в районе границы между Харьковской и Полтавской губерниями, куда мы были переброшены после ликвидации банды Кучерова в Лебедянском уезде. Сам Кучеров был убит своими подручными, и с его телом они явились с повинной. Сильно потрепанная банда Зеленого, предположительно, покинула пределы уезда.

Не скрою, что предстоящий «дембель» был встречен общим восторгом. И служба по борьбе с бандитизмом, с учетом известных особенностей тех лет, была тяжелой, да и домой, к ребятам, в привычный мир Раева хотелось: ведь большинству из нас не было и семнадцати.

Перед отправкой в Москву (были и петроградцы, туляки и др.) нас собрали в Харькове, тогда столице Украины, дали неделю отдохнуть, привести себя в порядок. В большом цирке Чинизелли на прощание был митинг с теплыми словами благодарности и добрыми пожеланиями в наш адрес.

В Москве при оформлении демобилизации всем нам выдали по одной паре армейских ботинок и по отрезу грубошерстного серого сукна на френч и галифе. Это был поистине царский подарок.

Вернулись в Раево мы трое, а Саша Воронцов, легко раненный в плечо, остался в госпитале в Харькове. Были признаки заражения крови, но все обошлось, и он тоже вскоре вернулся.

На первом комсомольском собрании меня избрали председателем ячейки, а вскоре я был зачислен курсантом военных курсов младшего технического состава для складов артиллерийского и инженерного имущества. Курсы территориально размещались на Огнескладе, а преподавали специальные предметы бывшие офицеры, включая начальника склада, бывшего полковника царской армии Ромашева и моего бывшего начальника полковника Колычева.

Курсы полуторагодичные, по окончании давали право на занятие должности младшего пиротехника, что соответствовало теперешнему младшему лейтенанту. После окончания курсов в конце 1922 года весь первый выпуск был назначен на различные склады, за исключением московского. Я получил назначение в Рыбинск и с большим огорчением отправился к месту моей новой службы.

К обычному огорчению, когда покидаешь родные места, прибавилось еще одно: надо было расставаться с любимой девушкой, моей будущей женой. Знали мы друг друга еще с 1919 года, но дружить начали после моего возвращения с фронта. Мы были очень молоды, и вопрос о женитьбе еще не возникал.

Дальнейший ход событий, связанный с моим отъездом, а затем возвращением в Москву, в моем изложении может показаться удивительным, но смею уверить, что здесь нет ни грана вымысла.

На Рыбинский артсклад вместе со мной был назначен мой старый товарищ по поселку Николай Смирнов, которого с незапамятных времен мы звали Джонсом. В Рыбинске мы жили вместе, в одной комнате старого купеческого особняка на окраине города близ склада. Я часто получал письма от своей возлюбленной и столь же часто писал ей, так что Джонс был полностью в курсе моих сердечных дел. Зная, что она – дочь известного на всю округу комиссара Стефашкина, он не раз подбивал меня на активные действия по возвращению в Москву.

Так прошло несколько месяцев службы в Рыбинске, и вот однажды я получил приказание доставить в Москву, в Главное Артиллерийское Управление (ГАУ), помощнику начальника артиллерии Республики Карасташевскому «в собственные руки», как значилось на пакете, отчет об использовании трофейных взрывчатых веществ на корчевке пней. Работу выполняли наши подрывники в интересах народного хозяйства. В этих работах участвовали и мы с Джонсом как пиротехники, а доставить пакет мне поручили потому, что я был «старым» москвичом и знал Москву. Надо ли говорить, как я был рад хотя бы день-два побыть дома!

Провожая на станцию, Джонс рекомендовал мне воспользоваться случаем и просить в ГАУ перевода в Раево или на Ходынское поле, где также был артсклад. Советовал ссылаться на то, что я был добровольцем на фронте, и что у меня в Москве невеста. При всей моей «бывалости» подобное тогда мне казалось совершенно неприемлемым. Помощник Начарта, бывший генерал царской армии, крупный «военспец», о котором я слышал ранее, был для меня слишком большим начальником, чтобы вот так, запросто, с ним объясняться.

ГАУ помещалось на Красной площади, в нижних торговых рядах (теперь 2-ой Дом МО). Когда я, прождав несколько часов, вручил пакет адресату, меня словно шилом в бок кольнуло, и я …выпалил просьбу о переводе, сославшись на разлуку с невестой.

Не могу воспроизвести точно весь дальнейший разговор, так как меня словно кипятком ошпаривали его вопросы: «Какая она? Хорошенькая? Блондинка или брюнетка?» и что-то еще… Кажется, на вопрос о цвете глаз я ответил, что ее фамилия Стефашкина. Он тут же уточнил, не сродни ли она тому Стефашкину, комиссару. Тут кто-то позвонил ему по телефону, он долго разговаривал, затем спросил мою фамилию и должность и дал записку начальнику Рыбинского склада о моем переводе, при получении согласия начальника Главмогнесклада. Правда, это условие являлось еще одним барьером, который надо было преодолеть, но это уже было много легче.

Разумеется, в тот же день я был в Раеве, подробно рассказал обо всем «капитанской дочке», как в шутку между собой мы называли дочь комиссара. Рассказал и Малолеткову, тогда комиссару военных курсов, человеку, которому я многим обязан. Он втянул меня в комсомол, дал рекомендацию в партию в апреле 1921-го, и, наверное, он говорил с «Романычем» (так близкие люди называли Ивана Романовича Стефашкина) о моем переводе.

Вернувшись в Рыбинск, я отдал записку Карасташевского и получил замечание, что не за этим меня посылали в Москву. Прошло больше месяца, пока я получил предписание направиться в распоряжение начальника Главмогнесклада для прохождения дальнейшей службы.

В августе того же года, когда нам было по 19-ти лет, мы поженились.