Б.А. Платонов "Моим детям и внукам"

Вместо автобиографии

На главном направлении

Поступая на военные курсы, я считал, что тем самым делаю окончательный выбор в пользу военной службы. Последующие годы службы в Рыбинске и Раеве только укрепили это намерение, но прошло около 7 лет, прежде чем я действительно вышел на главный путь в моей жизни, по которому шел больше тридцати лет.

В конце 1924 года по семейным обстоятельствам я был вынужден демобилизоваться. Тогда это было очень несложно, т.к. после окончания Гражданской войны Красная Армия и ее учреждения стали постепенно сокращаться, и всё внимание и материальные средства была обращены на восстановление народного хозяйства. Я переехал в Загорск, где тогда жили родители жены. Уездный комитет партии направил меня заведовать драматическим и кино- театрами в этом городе.

С очень давних времен Троицко-Сергиевский посад, а затем г. Сергиевск (так именовался ранее Загорск) был местом, куда со всей России стекались богомольцы, чтобы в лавре поклониться мощам преподобного Сергия Радонежского (по преданию, он благословил Дмитрия Донского перед Куликовской битвой). В дни т.н. престольного праздника – 25 сентября – по Ярославскому шоссе, тогда покрытому булыжником, в лавру шли обычно большие толпы богомольцев. Славился Сергиевский уезд и расписными деревянными игрушками, которые вывозились за границу.

В годы гражданской войны в Троицко-Сергиевской лавре в мужском монастыре размещалась военная электротехническая школа, впоследствии преобразованная в Академию Связи в Ленинграде. Свернулся и кустарный промысел: дело было не до игрушек. Однако с началом новой экономической политики, провозглашенной в 1921 году и поощрявшей частную торговлю, кустарный промысел и даже мелкую промышленность в частных руках, город стал «подходить», как на дрожжах. Как грибы стали расти различные мастерские, торговые и питейные заведения и прочее, сопутствующее частной предпринимательской деятельности.

Еще одна любопытная особенность послереволюционного Сергиевска: здесь в годы НЭПа проживало довольно много бывших высокопоставленных и титулованных лиц, бывших торговцев, промышленников и т. п. Это были те лица, которые почему-либо не бежали от Октябрьской революции за границу, и которые, оставшись в России, не были репрессированы Советской властью. Как правило, им было запрещено проживать в Москве, Петрограде, некоторых других крупных городах, вот они и устраивались где-то около запрещенных мест. Многие из них были буквально «на мели», без имущества и денег, и вынуждены были работать. Так, например, в бильярдной на 8 столов, которая размещалась в подвале драматического театра, у меня работал маркёром один из потомков князя Трубецкого, а другой отпрыск, Оболенских, был тапером (пианистом) в кинотеатре.

В целом оба театра и бильярдная были сугубо коммерческими предприятиями, и главная, если не единственная, задача была выкачать как можно больше денег из этих предприятий и сдать их в доход государства. Скажем прямо, что, в отличие от последующих лет, тогда подобные задачи решались ясно и просто. Стране позарез нужны были деньги для восстановления народного хозяйства. В Москве, например, были открыты казенные игорные дома – казино, где играли в рулетку, в карты. Некоторые предприятия, преимущественно мелкие, сдавались в концессию даже иностранным капиталистам.

И с меня требовали деньги, но при этом особо не нажимали на идеологически выдержанный репертуар театров. И я старался их «делать». В кинотеатре демонстрировались преимущественно те фильмы, которые давали наибольший кассовый сбор. Особой популярностью тогда пользовалась американская кинозвезда Мэри Пикфорд, ее муж Дуглас Фербэнкс, а такие фильмы как «Багдадский вор» или многосерийные «Похождения американки» собирали огромные очереди желающих их посмотреть. Большим успехом пользовались и наши фильмы.

С утра и до позднего вечера шла игра на деньги в биллиардной, и все 8 столов, особенно вечером, были постоянно заняты. Биллиардная была, в своем роде, деловым клубом города. Здесь постоянно толкались местные и приезжие коммерсанты, кустари и прочие представители делового мира. Здесь же нередко заключались и коммерческие сделки.

Середина 20-х годов была расцветом НЭПа. Как введение этой политики, так и первые годы ее осуществления были серьезным испытанием для нас, особенно молодых коммунистов. Не случайно, именно в 1921 году были не единичными случаи выхода из партии. Не так просто было понять и объяснить беспартийным то, что происходило в стране в этот период. Бурный рост частного предпринимательства, шикарно одетые, сытые нэпманы, меха, драгоценности, витрины частных магазинов, где есть все, что угодно, и в то же время безработица – все это, разумеется, порождало вопросы типа: «За что боролись?», «За что кровь проливали?».

Мне, находящемуся в самом чреве НЭПа, в постоянном окружении этой накипи, тоже не все было ясным в большой политике. Но не поэтому спустя полгода, я ушел с этой работы на комсомольскую – освобожденным секретарем комитета комсомола на большой ткацко-прядильной фабрике имени Красной Армии и Флота в том же Сергиевском уезде.

Для меня, комсомольца-коммуниста, после Огнесклада сразу работать в атмосфере сплошной коммерции, постоянной погони за рублем, общаться с людьми, для которых деньги – это все, - было особенно трудным: совершенно другой климат. Мой предшественник по этой должности был осужден, не найдя в себе силы удержаться от соблазна пожить так, «как люди живут», понимая под этим жизнь, полную удовольствий за счет того, что перепадет с «нэпманского стола», мелких присвоений казенных денег и т.п.

А здесь таких возможностей, к сожалению, было немало: проданные, но не учтенные билеты в кино (зал на 300 мест), сделки с частными антрепренерами, арендующими драматический театр для концертов и спектаклей московских артистов и др. каналы. Между прочим, князек, гордившийся своими знаменитыми предками, не брезговал в биллиардной «замотать» в свою пользу некую толику от доходов, «забывая» выдавать посетителям квитанции за игру на биллиарде. Но как же живуче мелкое жульничество! И в наше время, спустя 50 лет, в службе быта проблема квитанции не потеряла своего значения.

Всё театрально-бильярдное хозяйство формально подчинялось правлению городского клуба профсоюзов. Отпускали меня не без некоторого сожаления. В меру возможности, я постарался сократить утечку государственных средств в частные карманы, и общие доходы этих увеселительных мест заметно возросли.

Комсомольскую работу на фабрике я не считаю заметным этапом в общей моей деятельности, хотя я вскоре был избран членом бюро Сергиевского укома комсомола и делегатом на московский губернский съезд комсомола (тогда губернский комитет объединял и город, и уезды).

Первое время на фабрике я жил без семьи, в молодежном общежитии. Сообщение с Сергиевском, где оставались жить моя семья и родители жены, требовало нескольких часов поездки по железной дороге с пересадкой, и я обычно ездил домой только на воскресенье.

Не это ли относительное одиночество побудило меня организовать первую молодежную коммуну, где общими были жилье, питание и некоторые другие бытовые услуги? Готовили пищу, убирали и стирали две наемные прислуги, а коммунаров было около 30 человек. Нашу коммуну ставили в пример, приезжали за опытом даже из Москвы, в общем, мы ходили в первооткрывателях. Коммуна действительно была хорошей, полезной и выгодной для молодежи, но, к сожалению, до тех пор, пока в ней жили мы с пионервожатым. Не сочтите за нескромность, но это действительно так!